— У нее бедра два метра в обхвате, — сказала Джулия.
— Да, это красота в другом роде, — улыбнулся Уинстон. — Ты помнишь, как в первый день на прогалине нам пел дрозд?
— Он не нам пел. Он пел для собственного удовольствия. И даже не для этого. Просто пел.
— Птицы поют, пролы поют, а партийцы не поют. Ты об этом не задумывалась?
Джулия хотела возразить, что партийцы изо дня в день голосят патриотические песни, — но тут прачка обернулась и уставилась прямо на нее, не умолкая и встряхивая влажную белую сорочку. При этом свете женщина переменилась. Лицо ее уже не казалось помятым и красным, а фигура обрела природную грацию. Действительно, была в ней своего рода красота. Более того, в карих глазах поблескивал озорной ум. Чем-то они напоминали глаза Уикса. Джулию обдало ледяным предчувствием. Женщина вновь отвернулась и запела своим богатым, выразительным контральто, в котором Джулии чудилась умелая пародия на проловский голос.
Уинстон в продолжение своей мысли сказал:
— Мы — покойники.
— Мы — покойники, — бездумным эхом повторила Джулия.
— Вы покойники, — раздался железный голос у них за спиной.
Они отпрянули друг от друга. Джулия почувствовала, как у нее от лица отхлынула кровь. Уинстон сделался затравленным и слабым, почти как киношная девчушка-подросток, дрожащая перед насильником-остазийце. Но у девушки вырвался бы крик. А Уинстон сжался и молчал.
— Вы покойники, — повторил железный голос.
— Это за картинкой, — прошептала Джулия.
Ее замешательство было искренним. Только после того, как она заговорила, до нее дошло: Уиксу именно это и требовалось. Ее удивляли. Она должна удивляться и дальше.
Механический голос произнес:
— Это за картинкой. Оставаться на своих местах. Двигаться только по приказу.
Тут послышался щелчок, и гравюра упала на пол. Под ней открылся обыкновенный телекран, тускло светящийся, будто в перерыве между программами. Ощущение неприкрытости поражало. Джулия давным-давно знала, что камеры есть повсюду, и тем не менее сморозила глупость:
— Теперь они нас видят.
— Теперь мы вас видим, — подхватил тот же голос. — Встаньте в центре комнаты. Стоять спиной к спине. Руки за голову. Не прикасаться друг к другу.
Джулия выполнила все распоряжения и поразилась, когда почувствовала, что ее сцепленные на затылке руки холодны как лед. Ей было страшно. Но с какой стати? Арест ждал не ее, а Уинстона Смита; она лишь играла свою роль, да так реалистично, что не подкопаешься. Джулия пробовала себя убедить, что боится за Уинстона, но это была ложь. Для него не оставалось места в глубинах ее страха. Она дрожала всем телом. Ну почему, почему ей стало так страшно?
Песня прачки во дворе оборвалась. Раздался какой-то шум: нечто звякало и скреблось, затем поднялся мужской галдеж, закончившийся криком боли. В доме и снаружи одновременно затопали тяжелые сапоги. В сознании Джулии это уподобилось нашествию саранчи.
— Дом окружен, — сказал Уинстон.
— Дом окружен, — сказал голос.
На Джулию налетел новый вихрь ужаса, а с ним — и отчаянная мысль, что надо уходить, бежать.
— Кажется, мы можем попрощаться, — с трудом выговорила она.
К ее облегчению, голос подтвердил:
— Можете попрощаться.
Но его тут же перебило тонкое, вкрадчивое дребезжанье Уикса:
— И раз уж мы коснулись этой темы: «Вот зажгу я пару свеч — ты в постельку можешь лечь, вот возьму я острый меч — и головка твоя с плеч!»
Тут оконное стекло разбила вдребезги верхушка неведомо откуда взявшейся лестницы. Скудный солнечный свет, проникавший в каморку, заслонила дюжая фигура в черном. Шаги уже громыхали по ступеням. В один миг комнату заполонили крепкие мужчины в черной форме, в сапогах с железными подковками и с дубинками наготове.
Двое громил двинулись мимо Джулии, глумливо усмехаясь ей в лицо, да так, что порыв отшатнуться от них был неодолим. Но потом внимание обоих переключилось на какой-то сигнал у нее за спиной — вероятно, знак, поданный их командиром. Синхронно приподнялись и застыли две дубинки. Джулия отстраненно подумала, что сейчас начнется избиение Смита. Надо бы выказать страх, решила она и скривила гримасу; в тот же миг рядом с ней что-то разбилось. По половику прокатился осколок коралла и остановился у ее ног. «Пресс-папье, — сообразила она. — Это всего лишь пресс-папье». Смита пока не тронули.
Затем один из полицейских прямо перед ней принял боевую стойку. Больше Джулия ничего не поняла: она сложилась пополам и не могла вздохнуть, ноги подкосились, тело перестало слушаться и корчилось на полу. Тот тип ударил ее в солнечное сплетение. Отдышаться катастрофически не получалось. Рассудок заметался, перебирая все, что произошло. Ее ударили… она, беременная от Старшего Брата, получила удар в живот! Внутри узлом затягивалась боль, по коже разлилась гадкая беззащитность. Заложница своего тела, она оказалась бесконечно уязвимой. Будто бы впервые осознала, что у нее есть тело. Но если ее ударили, это ведь был какой-то знак? Ну нет, наверняка произошла ошибка. Это доказывал сам факт удара в живот. Сейчас появится Уикс и пресечет это безобразие. Появится непременно. Не зря же он подавал голос; где его носит?
В ее сторону катила черная волна… другие громилы… она даже не успела сжаться, как двое подхватили ее за колени и за плечи. Инстинктивно пытаясь высвободиться, встать на ноги, она извивалась. Но вслед за этой паникой пришло дивное облегчение. Ну конечно! Ее ударили просто для виду. А теперь уносят подальше от Уинстона… с глаз долой, чтобы он не увидел чего лишнего и оставался в неведении. Стало быть, для нее это не арест: это спасение.
Она плыла вниз по лестнице и благодарно ахала, даже когда по чужой небрежности билась головой о стену. Она даже потешалась над чужой неуклюжестью. Под лестницей ее бросили на пол.
Когда ее пнули сапогом в спину, она сердито вскрикнула… ошибка ошибкой, но всему есть предел! И тут же, перестав что-либо понимать, увидела кованый носок другого сапога, черной массой летевшего ей в лицо. От удара она оцепенела, чувствуя только повлажневший нос. Вслед за тем пришла боль и заполонила всю голову. В последний миг неверия она попыталась ухватить одного из нападавших за лодыжку, чтобы тот раскрыл глаза и понял, кого истязает. Он без усилий вырвался и тотчас же наступил ей сапогом на руку — навалился всей своей мужской тяжестью. Раздался кошмарный хруст костей. Джулия пронзительно закричала.
Сапог сдвинулся и шагнул дальше. Она взглянула на свою красную, покалеченную кисть и одним глазом увидела перед собой туфли с морщинками. У нее вырвались благодарные рыдания. Как же она его любит! О, наконец-то пришел! Но он поднял ступню и аккуратно, прицельно поставил ее точно на сломанную кисть. Вся жизнь Джулии застряла у нее в горле. Вся комнатушка состояла теперь из боли, из костей. Боль была такой всеохватной, что неминуемо должна была ее убить.
Туфля поерзала на месте, надавила сильнее, и Джулия вновь завопила. Значит, это еще не конец, значит, бывает еще больней!
— Умоляю, — выкрикнула она, — я не должна была… скажите, что я натворила? Я сделаю все, что хотите!
Другая туфля пнула ее в голову, и боль вспыхнула с кошмарной силой. Тем самым эта боль сообщала, что прекратить ее невозможно.
Голос Уикса спокойно произнес:
— Уортинг 6080-Ж. Категория В. На передержку для комнаты 101. Проходит по делу: Смит 6079-М, категория А.
Откуда-то издалека и сверху в нее впивались его глаза и щурились от наслаждения. Это было сытое паучье лицо, с любопытством изучающее высосанную оболочку жука.
19
Ее содержали в министерстве любви. Это единственное, что она понимала. Причину ареста ей не сообщили. Она не ведала, может ли еще надеяться на освобождение. Не знала, где расположена эта каталажка — выше или ниже уровня земли: сюда ее швырнули в коматозном состоянии, а до этого таскали вверх-вниз по нескончаемым лестничным маршам, стукая головой о стены. Длительность своего заточения она так и не определила. Без дневного света, без часов счет времени терялся. Даже минилюб она скорее почуяла нутром, нежели угадала по разговорам: ее окружали неописуемо холодные каменные застенки; время от времени являлись бледные конвойные, чтобы оттащить того или иного арестанта навстречу злому року; где-то в глубине стен бурлили многочисленные шумы несчастья. Все это было узнаваемо, поскольку она всю жизнь предвидела, что окажется здесь; все подробности, давно вошедшие в ее плоть и кровь, научили себя узнавать.
